Стихотворение "Как беден наш язык!" Фет Афанасий Афанасьевич. Из разборов лирики А.А

Посредством цезуры в тексте выделено местоимение «я» и еще ряд ключевых лексем: тосковать, дрожит, давно, ночь .

Особенности синтаксиса: параллелизм первой и второй строк, построенных по схеме: наречие + числительное + + прилагательное-определение + определяемое им существительное, выступающее в функции подлежащего. При этом оба стиха начинаются одинаково - использована такая стилистическая фигура, как анафора (единоначатие): «Еще одно…», «Еще один…».

Анафора (союз и ) присутствует и в следующих двух стихах, однако синтаксический рисунок этих строк различен, отчасти зеркален по отношению друг к другу: в третьем стихе присутствует последовательность глагол-сказуемое в неопределенной форме + личное местоимение-подлежащее + + глагол-связка («тосковать <…> я <…> стану»), в то время как в четвертом эта последовательность обратная: глагол-связка + личное местоимение - подлежащее («буду я»).

Первая строфа построена как одно условное сложное предложение («[Если ты скажешь] Еще одно забывчивое слово, / [или / если издашь] Еще один случайный полувздох, / И [то, услышав их] тосковать я сердцем стану снова, / И [то, услышав их] буду я опять у этих ног»). При этом каждое из простых предложений, входящих в состав сложного, равно одному стиху: четыре строки - четыре предложения.

Синтаксический рисунок второй строфы иной. Здесь четырем строкам соответствуют три предложения; последнее из них («И при луне на жизненном кладбище / Страшна и ночь, и собственная тень») развернуто на два стиха. Седьмая строка вся занята второстепенными членами предложения - двумя обстоятельствами («при луне» и «на кладбище») с одним определением («жизненном»), В метрическом плане члены предложения, составляющие этот стих, уравнены с главными членами предложения, образующими восьмую, последнюю строку. Благодаря этому подчеркнута значимость и метафорического «ночного» пейзажа, и всей безотрадной концовки.

Отличительные особенности рифмы - это, во-первых, соотнесение слов с контрастными значениями («день - тень») и, во-вторых, акцентирование второстепенных членов предложения - служебных слов (наречие снова, прилагательное в сравнительной форме чище ).

«Как беден наш язык! - Хочу и не могу…»

Как беден наш язык! - Хочу и не могу, -

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною.

Напрасно вечное томление сердец,

И клонит голову маститую мудрец

Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души и трав неясный запах;

Так, для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера орел,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

Источники текста

Первая публикация - в составе прижизненного сборника поэзии Фета «Вечерние огни». Выпуск третий неизданных стихотворений А. Фета. М., 1888.

Место в структуре прижизненных сборников

При издании в сборнике стихотворение было помешено восьмым из шестидесяти одного текста, составляющего книгу. Мотив поэзии, высокого предназначения поэта, выраженный в этом стихотворении, является ключевым и сквозным в сборнике. Третий выпуск «Вечерних огней» открывается стихотворением «Муза» («Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня…»), снабженным программным эпиграфом из пушкинского «Поэта и толпы» и называющим предназначением поэзии «наслаждение высокое» и «исцеление от муки». Седьмой текст, предваряющий стихотворение «Как беден наш язык! - Хочу и не могу», - посвящение «Е<го> и<мператорскому в<ысочеству> великому князю Константину Константиновичу», автору поэтических произведений, о чем сказано в последних строках Фета, упоминающего о лавровом венце августейшего адресата: «Из-под венца семьи державной / Нетленный зеленеет плющ». Завершают сборник два стихотворения памяти литераторов и критиков - ценителей и приверженцев «чистого искусства»: «На смерть Александра Васильевича Дружинина 19 января 1864 года» (1864) и «Памяти Василия Петровича Боткина 16 октября 1869 года» (1869). А. В. Дружинин и В. П. Боткин, авторы рецензий на сборник 1856 г., весьма высоко оценивали Фета-лирика.

Композиция. Мотивная структура

Стихотворение состоит из двух строф - шестистиший, в которых используется парная рифмовка (первые две строки в одной и другой строфах соответственно) и кольцевая, или опоясывающая, рифмовка (третья - шестая и четвертая - пятая строки в одной и другой строфе).

Стихотворение открывается изречением о бедности языка; вторая половина первой строки - незавершенное предложение, в котором разрушена структура глагольного сказуемого (должно быть: хочу и не могу сделать нечто, необходим глагол в неопределенной форме) и отсутствует необходимое дополнение (хочу и не могу высказать что-то). Такая структура предложения на синтаксическом уровне передает мотив невозможности выразить в слове глубинные переживания («Что буйствует в груди прозрачною волною»).

В трех начальных строках мотив невыразимого отнесен к человеческому языку вообще («наш язык» - не русский, а любой язык), в том числе на первый взгляд и к слову поэта, так как автор говорит о собственной неспособности выразить глубинные смыслы и чувства. В трех заключительных стихах первого шестистишия констатируется невозможность самовыражения для любого человека («Напрасно вечное томление сердец»), далее же несколько неожиданно упоминается «мудрец», смиряющийся («клонящий голову») «пред этой ложью роковою». «Ложь роковая» - это человеческое слово и мысль, которую оно тщетно пытается высказать; выражение восходит к сентенции Ф. И. Тютчева из стихотворения «Silentium!» («Молчание!», лат.): «Как сердцу высказать себя? / Другому как понять тебя», «Мысль изреченная есть ложь» [Тютчев 2002–2003, т. 1, с. 123].

Упоминание о «мудреце» воспринимается как усиление уже высказанной в начале строфы мысли: никто, даже такой «мудрец», не в состоянии выразить себя.

Однако во второй строфе, противопоставленной первой, происходит неожиданная смена акцентов: оказывается, есть лишь одно существо - поэт, способное и выразить потаенные и смутные переживания («темный бред души»), и запечатлеть тонкую красоту бытия, струящуюся жизнь («трав неясный запах»). Поэт противопоставлен «мудрецу»-философу: «Фет прямо сопоставляет безгласного со всем своим глубокомыслием мудреца и все на свете могущего в полной наивности выразить поэта» [Никольский 1912, с. 28].

Это толкование господствующее, но не единственное. Н. В. Недоброво [Недоброво 2001, с. 208–209], а вслед за ним B. C. Федина [Федина 1915, с. 76] обратили внимание на утверждение в первой строфе о невозможности любого человека (по их мнению, в том числе и поэта) выразить глубины своей души: «Напрасно вечное томление сердец». На первый взгляд его контраст - высказывание во второй строфе о даре поэта. Но оба интерпретатора полагают, что посредством частицы лишь вовсе не противопоставлены «бедность» языка философа или обыкновенного человека «крылатому слова звуку» поэта; поэт тоже не способен высказать все тайны своей души. Смысл второй строфы, с точки зрения Недоброво и Фединой, иной. Поэт «хватает на лету» впечатления бытия, и сопоставленный со стихотворцем орел несет «в верных лапах» «мгновенный», способный скоро исчезнуть, но хранимый для божественный вечности «за облаками» «сноп молнии». Это значит: поэт способен останавливать мгновение, сохранять преходящее, кратковременное («темный бред души», «трав неясный запах», «сноп молнии») в мире вечности, «за облаками».

«Как беден наш язык!…» Афанасий Фет

Как беден наш язык! — Хочу и не могу.-
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол,
Летит за облака Юпитера орел,
Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

Анализ стихотворения Фета «Как беден наш язык!…»

Афанасий Фет вошел в историю русской литературы как непревзойденный лирик и мастер пейзажа. Его ранние стихотворения стали хрестоматийными благодаря своей легкости, изяществу и удивительно прекрасным образам, так виртуозно созданным этим поэтом. Тем не менее, более поздние произведения Фета лишены то грации и чистоты, которыми славятся ранние стихи. Причин для подобных метаморфоз несколько, и одна из них кроется в личной драме поэта, который осознанно отказался от любви ради финансового благополучия, о чем потом сожалел до конца своей жизни. По некоторым косвенным признакам можно утверждать, что внутренняя неудовлетворенность Фета постепенно свела его с ума. Поэтому неудивительно, что из года в год после того, как поэт расстался с Марией Лазич, а после узнал, что она погибла, его стихи становились все мрачнее и безысходнее, приобретая не только характерную «тяжеловесность», но и оттенок философских размышлений.

В 1887 году Фет публикует стихотворение «Как беден наш язык!…», в котором приоткрывает завесу тайны над собственным творчеством. Поэт осознает, что уже не может также, как и раньше, с легкостью обращаться со словами, создавая с их помощью удивительно яркие и волнующие образы . Он отмечает, что не в состоянии «передать того ни другу, ни врагу, что буйствует в груди прозрачною волною». Это настолько удручает поэта, что каждую написанную фразу он считает «ложью роковою», но при этом не знает, как унять «томленье вечное сердец». В данном случае речь идет о самом процессе создания стихов, стимулом к которому является вдохновение. Но при этом Фет осознает, что лично ему уже не хватает тех чувств и эмоций, способных пробуждать душу от дремоты, для того, чтобы максимально точно передать свои ощущения. Получается замкнутый круг, из которого автор не видит выхода, рассчитывая лишь на то, что однажды произойдет чудо, и «крылатый слова звук» сможет передать «и темный бред души, и трав неясный запах».

Само творчество Фет сравнивает со снопом молнии, который орел несет «в верных лапах». Автор открыто признает, что у поэзии есть некая мистическая составляющая, благодаря которой стихи оставляют в душе человека неизгладимый след. Но при этом Фет не хочет мириться с мыслью, что талант и вдохновение – понятия переменчивые, которые в определенные периоды жизни могут проявляться с особой силой, а позже исчезают по причине того, что человек совершает ошибки или же неблаговидные поступки. Не исключено, что сделка с совестью, на которую поэт пошел в юности ради восстановления своего социального статуса, и стала причиной утраты того блеска и легкости, которые изначально были присущи стихам Фета. Однако поэт винит в этом не себя, а русский язык, считая его бедным и неприспособленным для поэзии . Подобное заблуждение не только направляет автора по ложному пути, но и весьма негативно сказывается на творчестве Фета. Сам поэт крайне редко обращает внимание на те предметы и явления, которые его окружают, погрузившись в мир иллюзий и воспоминаний. Именно по этой причине стихи более позднего периода этого автора уже не могут похвастаться той удивительной образностью, благодаря которой поэту удавалось передавать цвета и запахи. Лишь изредка из-под пера Фета появляются романтические строки, выдержанные в прежнем ключе. Это – отголоски былой любви, которая со временем с новой силой вспыхивает в душе поэта, но вместо радости причиняет ему сильную боль, так как вернуть прошлое он не в состоянии. И эта безысходность отражается в произведениях поэта, который понимает, что прожил жизнь совсем не так, как мечтал.

Как беден наш язык! — Хочу и не могу.-
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол,
Летит за облака Юпитера орел,
Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

Анализ стихотворения «Как беден наш язык» Фета

Афанасий Афанасьевич Фет в своем стихотворении «Как беден наш язык» на склоне лет рассуждает о феномене языка, его возможностях, пределах, прозрениях.

Стихотворение написано летом 1887 года. Автору его в эту пору 67 лет, он хозяин процветающего имения, автор нескольких томов стихотворений. По жанру – элегия, по размеру – шестистопный ямб со смешанной (смежная и кольцевая) рифмовкой, 2 строфы. Лирический герой – сам автор. Композиция условно делится на 2 части: в первой герой признается в своем бессилии выразить себя и свои чувства через слова, речь. Во второй – поет дифирамб искусности поэтов, умеющих одним штрихом, созвучьем отразить мир и все, что в нем. «Наш язык»: имеется в виду, конечно, не просто русский, а человеческий вообще. «Хочу и не могу»: недосказанность этой фразы иллюстрирует беспомощность героя. Ни открыть душу другу, ни парировать выпад врага. «В груди прозрачною волною»: метафизическое, в чем-то даже аморфное, описание внутреннего мира человека. Тщетны усилия «мудреца» по просвещению людей в каких-то вопросах, в желании передать собственную философию в стройном и непротиворечивом виде.

«Ложью роковой»: здесь перекличка с известной строкой . «Лишь у тебя, поэт»: странно, что автор – сам питомец Муз – адресуется к какому-то абстрактному «поэту». Возможно, А. Фет здесь склоняется перед теми, кого считает гениями. По сравнению с ними – он подмастерье. «Слова звук»: герой полагает, что стихи ведут с его сердцем таинственную беседу. «Темный бред души»: под пером мастера из тени выходят самые неуловимые движения души. Могущество поэзии для А. Фета простирается вплоть до способности передавать запахи, цвета и звуки. Завершается произведение в классическом духе с обязательным античным сравнением: летит за облака Юпитера орел. Эта птица – типичный спутник римского божества. «Сноп молнии мгновенный»: озарение поэта – вспышка, метеор на небосклоне повседневности. Поэт и сам порой его не может объяснить. Он транслирует образы и символы человечеству, открывает новое, возрождает из пепла забытые понятия, мечты. А. Фет представляет поэта своеобразным крылатым демиургом, покинувшим «для безбрежного» земной «скудный дол». Лексика возвышенная. Эпитеты: вечное, маститую, неясный, верных. Метафора: голову пред ложью, буйствует в груди. Инверсия: ложь роковая. Олицетворение: звук хватает на лету.

С юности преданный романтическому миросозерцанию, А. Фет в своем произведении «Как беден наш язык» говорит о высоком назначении поэта.

Анализ стихотворения — Как беден наш язык!..

При издании в сборнике стихотворение было помещено восьмым из шестидесяти одного текста, составляющего книгу. Мотив поэзии, высокого предназначения поэта, выраженный в этом стихотворен, является ключевым и сквозным в сборнике. Третий выпуск «Вечерних огней» открывается стихотворением «Муза» («Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня…»), снабженным программным эпиграфом из пушкинского «Поэта и толпы» («Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв. Пушкин») и называющим предназначением поэзии «наслаждение высокое» и «исцеление от муки». Седьмой текст, предваряющий стихотворение «Как беден наш язык! – Хочу и не могу», — посвящение «Е и великому князю Константину Константиновичу», автору поэтических произведений, о чем сказано в последних строках Фета, упоминающего о лавровом венце августейшего адресата: «Из-под венца семьи державной / Нетленный зеленеет плющ». Завершают сборник два стихотворения памяти литераторов и критиков – ценителей и приверженцев «чистого искусства»: «На смерть Александра Васильевича Дружинина 19 января 1864 года» (1864) и «Памяти Василия Петровича Боткина 16 октября 1869 года» (1869). А. В. Дружинин и В. П. Боткин, авторы рецензий на сборник 1856 г., весьма высоко оценивали Фета-лирика.

Композиция. Мотивная структура

Стихотворение состоит из двух строф – шестистиший, в которых используется парная рифмовка (первые две строки в одной и другой строфах соответственно) и кольцевая, или опоясывающая рифмовка (третья – шестая и четвертая – пятая строки в одной и другой строфе).

Стихотворение открывается изречением о бедности языка; вторая половина первой строки – незавершенное предложение, в котором разрушена структура глагольного сказуемого (должно быть: хочу и не могу сделать нечто-то, необходим глагол в неопределенной форме) и отсутствует необходимое дополнение (хочу и не могу высказать что-то). Такая структура предложения на синтаксическом уровне передает мотив невозможности выразить в слове глубинные переживания («Что буйствует в груди прозрачною волною»).

В трех начальных строках мотив невыразимого отнесен к человеческому языку вообще («наш язык» – не русский, а любой язык), в том числе, на первый взгляд, и к слову поэта, так как автор говорит о собственной неспособности выразить глубинные смыслы и чувства. В трех заключительных стихах первого шестистишия констатируется невозможность самовыражения для любого человека («Напрасно вечное томление сердец»), далее же несколько неожиданно упоминается «мудрец», смиряющийся («клонящий голову») «пред этой ложью роковою». «Ложь роковая» – это человеческое слово и мысль, которую оно тщетно пытается высказать; выражение восходит к сентенции Ф. И. Тютчева из стихотворения «Silentium!» («Молчание», лат.): «Как сердцу высказать себя? / Другому как понять тебя», «Мысль изреченная есть ложь».

Упоминание о «мудреце» воспринимается как усиление уже высказанной в начале строфы мысли: никто, даже такой «мудрец», не в состоянии выразить себя.

Однако во второй строфе, противопоставленной первой, происходит неожиданная смена акцентов: оказывается, есть лишь одно существо – поэт, способное и выразить потаенные и смутные переживания («темный бред души»), и запечатлеть тонкую красоту бытия, струящуюся жизнь («трав неясный запах»).

Чудесное свойство поэзии, по Фету, заключается, в частности, в том, что она в состоянии передать посредством «звука» (слова) обонятельные ощущения («запах»). Действительно, в поэзии Фета такие примеры есть; ср.: «Ах, как пахнуло весной! / Это, наверное, ты!» («Жду я, тревогой, объят…», 1886).

Трава у Фета ассоциируется с «почвой», основой бытия, с самой жизнью: «Та трава, что вдали, на могиле твоей, / Здесь, на сердце, чем старше она, тем свежей» («Alter ego», 1878 [«Второе я». – лат. – А. Р.]). Запах травы, в том числе скошенной, наряду с запахом воды и благоуханием роз, — знак жизни: «Струилися от волн и трав благоуханья» («На Днепре в половодье», 1853), «трав сильней благоуханье» («Я был опять в саду твоем…», 1857), «Запах роз под балконом и сена вокруг» (« лазурная смотрит на скошенный луг…», 1892).

Поэт противопоставлен «мудрецу»-философу: «Фет прямо сопоставляет безгласного со всем своим глубокомыслием мудреца и все на свете могущего в полной наивности выразить поэта» (Никольский Б. В. Основные элементы лирики Фета // Полное собрание стихотворений А. А. Фета / С вступ. ст. Н. Н. Страхова и Б. В. Никольского и с портретом А. А. Фета / Приложение к журналу «Нива» на 1912 г. СПб., 1912. Т. 1.. 28).

Это толкование господствующее, но не единственное. Н. В. Недоброво (Недоброво Н. Времеборец (Фет) // Недоброво Н. Милый голос: Избранные произведения / Сост., послесл. и примеч. М. Кралина. Томск, 2001. С. 208-209), а вслед за ним В. С. Федина (Федина В. С. А. А. Фет (Шеншин): Материалы к характеристике. Пг., 1915. С. 76) обратили внимание на утверждение в первой строфе о невозможности любого человека (по их мнению, в том числе и поэта) выразить глубины своей души: «Напрасно вечное томление сердец». На первый взгляд его контраст – высказывание во второй строфе о даре поэта. Но оба интерпретатора полагают, что посредством частицы «лишь» вовсе не противопоставлены «бедность» языка философа или обыкновенного человека «крылатому слова звуку» поэта; поэт тоже не способен высказать все тайны своей души. Смысл второй строфы, с точки зрения Н. В. Недоброво и В. С. Федины, иной. Поэт «хватает на лету» впечатления бытия, и сопоставленный со стихотворцем орел несет «в верных лапах» «мгновенный», способный скоро исчезнуть, но хранимый для божественный вечности «за облаками» «сноп молнии». Это значит: поэт способен останавливать мгновение, сохранять преходящее, кратковременное («темный бред души», «трав неясный запах», «сноп молнии») в мире вечности, «за облаками».

Эта трактовка интересна, но спорна. В этом случае оказывается неоправданным тот отчетливый контраст, на который указывает частица «лишь»: ведь получается, что вторая строфа содержит не контрастную, а совсем новую мысль в сравнении с первой. Кроме того, буйствующее в груди чувство, о котором говорится в первой строфе, — это тот же самый «темный бред души», о котором сказано во втором шестистишии.

Естественное недоумение: как же тогда объяснить сочетание утверждения о невозможности любого человека, в том числе и лирического «я», высказать себя («Хочу и не могу. – Не передать того ни другу, ни врагу…») с идеей всесилия слова поэта? На мой взгляд, в первой строфе лирическое «я» представлено не как поэт, а как носитель «прозаического», «обыкновенного языка» – не своего собственного, а общего людям – «нашего». Совсем иное – «крылатый слова звук», стихотворная «звукоречь»: она как раз в состоянии передать и сокровенное, и мимолетное.

Мысль о способности поэта «остановить мгновение» лишь аккомпанирует основной идее стихотворения.

Мотив невозможности выразить глубинные переживания восходит в русской поэзии к идее невыразимости высших состояний души и смысла бытия, отчетливо представленной в известном стихотворении В. А. Жуковского «Невыразимое»: «Что наш язык земной пред дивною природой?»; «Невыразимое подвластно ль выраженью?»; «Ненареченному хотим названье дать — / И обессиленно безмолвствует искусство».

Принято считать, что на идею стихотворения «Невыразимое» повлияли сочинения немецких романтиков – Ф. В.Й. Шеллинга, В. Г. Вакенродера, Л. Тика;. Однако, возможно, идея «Невыразимого» имеет доромантическое происхождение; по мнению В. Э. Вацуро, у В. А. Жуковского она восходит к произведениям Ф. Шиллера (Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 65-66).

Ф. И. Тютчевым, хотя и в несколько ином значении, в стихотворении «Silentium!» эта мысль была повторена; в тютчевском тексте она имеет уже отчетливый романтический характер. «Вслед за Жуковским и Тютчевым (при всей разнице между их поэтическими декларациями) Фет уже в ранних стихах утверждает невыразимость Божьего мира и внутреннего мира человека в слове» (Соболев Л. И. Жизнь и поэзия Фета // Литература. 2004. № 38; цитируется по электронной версии: http://lit.1september. ru/2004/38/12).

Мысль о невыразимости переживаний и мыслей в косном обыденном слове занимала Фета еще в юности. Так, он писал приятелю И. И. Введенскому 22 декабря 1840 г. «У меня, когда я сажусь писать к тебе, бывает такой прилив самых ярких мыслей, самых теплых чувств, что эти волны необходимо перемешиваются, дробятся о неуклюжие камни моего прозаического красноречия, и осыпают бумагу серым песком гадкого почерка. Многое, многое мог бы я тебе сказать и эти слова как говорит :

Пока они в слух твой и в сердце твое проникают

На воздухе стынут, в устах у меня застывают».

Как писал публикатор письма Г. П. , «два стиха из Мицкевича цитируются Фетом в собственном переводе. Перевод всей пьесы (стихотворения. – А. Р.) (“О милая дева”) опубликован был только тридцать лет спустя. Основной ее мотив – бессилие слова – столь характерный для старого Фета, тревожил его, как видно, и в юности: в 1841 году в другом стихотворении (“Друг мой, бессильны слова”) он самостоятельно обработал затронутую Мицкевичем тему» (Блок Г. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета: По неопубликованным материалам. Л., 1924. С. 71-72)[i] .

Однако если В. А. Жуковский говорил о бессилии искусства, слова перед тайной и красотой бытия (впрочем, одновременно пытаясь разрешить неразрешимое, выразить невыразимое), а Ф. И. Тютчев называет «ложью» любую мысль, словесно оформленный смысл, то Фет утверждает, что поэт способен передать в слове («крылатом слова звуке») всё – и происходящее в глубине души, и существующее в мире вокруг.

Но мотив невыразимого представлен в поэзии Фета и в традиционной трактовке: «Стихом моим незвучным и упорным / Напрасно я высказывать хочу / Порыв души…» (неозаглавленное стихотворение, 1842). В этом примере очень важно, что несостоятельность самовыражения связывается с «незвучностью» стиха: тонкий и глубокий смысл может быть выражен лишь посредством звука или при его решающем участии. Другие примеры: «Не нами / Бессилье изведано слов к выраженью желаний. / Безмолвные муки сказалися людям веками, / Но очередь наша, и кончится ряд испытаний / Не нами» («Напрасно!», 1852), «Как дышит грудь свежо и емко — / Слова не выразят ничьи!» («Весна на дворе», 1855), «Для песни сердца слов не нахожу» («Сонет», 1857), «Но что горит в груди моей — / Тебе сказать я не умею. // Вся эта ночь у ног твоих / Воскреснет в звуках песнопенья, / Но тайну счастья в этот миг / Я унесу без выраженья» («Как ярко полная луна…», 1859 (?)), «И в сердце, как пленная птица, Томится бескрылая песня» («Как ясность безоблачной ночи…», 1862), «И что один твой выражает взгляд, / Того поэт изобразить не может» («Кому венец: богине ль красоты…», 1865), «Не дано мне витийство: не мне / Связных слов преднамеренный лепет!» («Погляди мне в глаза хоть на миг…», 1890), «Но красы истомленной молчанье / Там (в краю благовонных цветов. – А. Р.) на всё налагает печать» («За горами, песками, морями…», 1891).

По мнению Э. Кленин, психологической причиной острого ощущения Фетом ограниченных возможностей слова был билингвизм (двуязычие): Фет ощущал и русский, и немецкий, которому был в совершенстве обучен в немецком пансионе города Верро (ныне Выру в Эстонии), куда был определен в четырнадцатилетнем возрасте (эта мысль развивается исследовательницей в кн.: Klenin E. The Poetics o